Вскоре после прибытия, Фойер девушкам был предложен завтрак: гречневая каша, ломтик хлеба с маслом и сладкий чай. Ненавидя гречку всеми фибрами своей души, она отдала ее соседкам, ограничившись лишь бутербродом с чаем. К этому времени Герман и Мишель уже разместились в небольшой комнатушке недалеко от покоев девушек. Очевидно, несмотря на габариты дворца, в нем не было разграничения на крыло для прислуги и крыло для наложниц. Хотя, можно было сделать вывод, что сами наложницы здесь воспринимались на одном уровне со слугами. Однако Ева не была бы Высшей, если бы вновь не показала свой характер: миссис Салтыкова приказала девушкам отдраить полы главной залы. Ева входила в число «приглашенных», однако идти никуда не стала, вместо этого решившись изучить дворец – место своего заточения.
Пожалела она об этом уже через несколько минут. Не смотря на то, что охраны здесь толком-то и не было, везде девушка натыкалась на подарочки «а-ля мисс Салтыкова»: защитные барьеры и ловушки. Попытки побега здесь были бессмысленны.
Ева медленно бродила по темным коридорам, и чем дальше она уходила, тем тяжелее ей становилось дышать от обилия пыли, витавшей в воздухе. Похоже, в это крыло не то что не ступала нога уборщицы, сюда и люди-то не часто заходили. Громкий и испуганный визг раздался эхом по всему коридору, когда Ева, не заметив, вошла прямо в огромную паутину. Мерзкая, холодная, липкая субстанция прилипла к ладоням, платью и лицу девушки. Фыркая, Ева пыталась избавиться от этой гадости, и, сдирая с себя паутину, не ведая этого, оперлась спиной о дверь. Та противно скрипнула, открывшись, и главная наложница ввалилась в темноту.
До коридора донеслись обрывки матов, пока к паутине на платье поприлипала пыль с пола. Ева расчихалась от огромного количества грязи. Когда ее глаза привыкли к темноте и стали довольствоваться слабым светом с коридора, девушка обомлела – она попала в музыкальную комнату! Чего здесь только не было: и арфы, и гитары, и волынки, валяющиеся в коробках. На закрытом фортепьяно лежал бубен, а рядом – несколько барабанов. И столько добра неизвестно сколько пылилось в заточении!